Читаем без скачивания Игра в античность - Игорь Ягупов

– Как Гермес? – хмыкнул Кукушкин.

– Ага, как Гермес, – как-то по-мальчишески хихикнул Астахов.

– Так это корни в вас говорят, – развел руками старый профессор и добавил несколько смущенно: – Могу я полюбопытствовать: откуда у вас такая что ни на есть российская фамилия при столь, как я бы сказал, античных имени и отчестве?

– Да, корни, – задумчиво протянул Астахов, словно не расслышав вопроса своего собеседника, – по отцовской линии. Отца нет уже шесть лет. Или семь? Время быстро летит. Простите, вы насчет фамилии спрашивали? Тут темная история. Я и сам толком ничего не знаю. Фашисты, оккупация, НКВД, репрессии – там всего намешано предостаточно. Мои дед с бабкой жили в Мариуполе. И пропали без вести в войну, перед оккупацией. Греков тогда депортировали. Вывозили эшелонами в Среднюю Азию. Да только мои дед с бабкой, как я выяснил – отец-то мой во всю эту историю не очень вникал, – туда вроде и не приезжали. То есть из Мариуполя их вывезли, а в Фергану они не прибыли. Или бумаги затерялись. Да вместе с бабкой, дедкой и их дочкой – сестрой моего отца. А его самого спасло то, что мать оставила его в Мариуполе в русской семье. Он тогда младенцем был. Побоялась она везти малыша в теплушке через всю страну. А Астаховы его приютили. Отсюда и фамилия. Такие вот повороты судьбы.

– Да, всякое бывало тогда, – вздохнул Кукушкин, протирая стекла очков чистеньким платочком, что достал он из кармана.

– Вырастили, как родного сына, – продолжил Данай Эвклидович, – Николаем назвали. Он, собственно, так Николаем и звался всю жизнь. Это уж я себе отчество переправил в память о предках. Отец, повторюсь, семейными корнями не очень интересовался. Равно как и реликвией нашей семейной. Той самой античной пряжкой, о которой вам наверняка уже кто-нибудь рассказал. А отец мой – то ли не чувствовал он эту самую связь времен, то ли просто слишком поздно обо всем узнал.

Глава 3

Трудный разговор

– Сынок, зайди ко мне, – позвал седой мужчина.

Он сидел на диване в тесно заставленной комнате и вертел в руках какую-то коробочку.

– Чего, батя? – в дверях показался высокий смуглый молодой человек в футболке и полинялых тренировочных штанах.

– Поговорить надо, – словно через силу выдавливая слова, сказал мужчина.

– Батя, я на море хотел сбегать, – замотал головой молодой человек, – искупаться. Может, вечером, а?

– Вечером? – как будто даже с облегчением переспросил мужчина, но потом, вновь добавив нажим в голос, продолжил: – Нет, Коля, море от тебя никуда не денется. А я этот разговор давно откладывал. Удели уж мне немного времени.

– Да уж уделю, – добродушно фыркнул молодой человек, зайдя в комнату и присев рядом с отцом на диване. – Что случилось?

– Вот, смотри, – неловким движением мужчина открыл коробочку, которую держал в руках, достал из нее какой-то блестящий предмет и протянул сыну.

– Что это, брошка? – хмыкнул молодой человек, вертя в руках изогнутую дугой золотую вещицу.

– Пряжка, – буркнул мужчина, словно оттягивая дальнейшие объяснения и давая себе тем самым время собраться с мыслями, – мне так говорили.

– Работа классная, – снова хмыкнул молодой человек, разглядывая украшение, по выпуклой золотой дуге которого, взявшись за руки, бежали в бесконечном хороводе прекрасные юноши и девушки. – Это я тебе как профессионал говорю.

– Коля, да ты же у нас на литейщика учишься в институте, а не на ювелира, – расхохотался мужчина, который, похоже, рад был отвлечься еще хоть на пару минут от неизбежной и явно неприятной ему темы разговора.

– Я и говорю как литейщик, – тоже захохотал в ответ молодой человек. – Литье отличное, тонкое литье.

– Да, – вновь посерьезнев, согласился мужчина, – греческое. Античное. Говорят, эта пряжка принадлежала самому богу Гермесу.

– Чего? – вновь расхохотался молодой человек. – Это который летал на своих крылышках? Мы в школе проходили. Помню.

– Сандалии у него были крылатые, – как-то нехотя поправил юношу мужчина.

– Ах да, сандалии, – хмыкнул молодой человек. – Батя, какой Гермес? В прошлом году человек в космос полетел. Вот это сила! Ты бы лучше Юрию Алексеевичу Гагарину про своего Гермеса рассказал. Чтобы он посмеялся. Думаю, он на орбите никакого Гермеса не видел.

Седой мужчина в ответ через силу улыбнулся.

– Ты эту брошку маме купил? – поинтересовался молодой человек.

– Нет, – отмахнулся мужчина.

– Ольке, что ли? – продолжил свой допрос молодой человек, все еще вертя тяжелую золотую пряжку в руке.

– Это тебе, – пробормотал мужчина и тут же поправился: – Твоя она.

– Мне купил? – растерянно переспросил молодой человек. – Зачем?

– Да не купил я ее, – нахмурился мужчина. – Я же сказал: древняя вещь. Где ее купишь? Повторяю: твоя она, твоей семье принадлежит.

– Нашей семье? – снова переспросил молодой человек.

– Твоей, – упрямо повторил мужчина и, словно с разбегу кинувшись в холодную воду, быстро и строго произнес: – Ты меня, Коля, выслушай и не перебивай. Ладно? Потом можешь вопросы задавать. Но сейчас дай мне сказать. А то я собьюсь и так и буду мямлить.

– Хорошо, батя, – кивнул молодой человек, явно напуганный серьезным тоном отца, – молчу.

– В общем, так, – обреченным голосом начал мужчина, – я тебе не родной отец. И мать…

– Тоже не мать? – хмыкнул молодой человек, пытаясь, очевидно, разрядить обстановку.

Но его шутка явно не удалась. Мужчина лишь вздохнул, упрекая юношу в нарушении обещания хранить молчание, и продолжил:

– Мы для тебя приемная семья. А твои настоящие родители – греки – были нашими соседями. До войны еще. Квартиру эту, как ты и сам помнишь, мы получили, когда я в отставку вышел, и мы с Севера вернулись в Мариуполь. Вернее, в Жданов уже. А до войны мы жили в частном доме в старом городе. А они рядом – родители твои: Никифор и Дориса. И твоя сестра Майя. А тебя звали не Николаем, а Эвклидом.

– Как? – растерянно, но все еще стараясь сохранить некую иронию в голосе, переспросил молодой человек.

– Эвклидом, – повторил мужчина. – Ты тогда младенцем был. Так что ничего не помнишь. Когда перед оккупацией греков вывозили из Мариуполя, твоя мать, настоящая мать, я имею в виду, отдала тебя моей жене Татьяне. Я тогда на фронте был. Впрочем, мое возвращение ты уже и сам помнишь. Большой был. Отдала она тебя, чтобы ты не пропал по дороге. Выжил, значит, чтобы. Так что ты ее за это винить не должен. Она тебя спасала. Это мать. И пряжку эту она отдала Татьяне вместе с тобой. Вещь старинная. В их семье она передавалась из поколения в поколение. И по легенде…

– Я помню, принадлежала богу Гермесу, – перебил мужчину молодой человек. – Да бог с ней, с пряжкой этой. Ты мне про семью мою греческую расскажи. Куда она делась-то?

– Этого я не знаю, – с усилием произнес мужчина. – Не вернулись они. Сгинули где-то. Может, в Средней Азии так и остались. Греков туда вывозили. Но только я думаю, что нет их в живых. Мать бы тебя все равно нашла. Пешком бы пришла из Узбекистана, но вернулась бы.

– Понятно, – бесцветным голосом произнес молодой человек. – Знаешь, батя, если бы не твой серьезный тон, я бы решил, что ты меня разыгрываешь.

– Прости, сынок, – пробормотал мужчина, низко опустив голову, словно старался рассмотреть какой-то мелкий предмет, оброненный на пол.

– А что же вы с мамой раньше ничего мне не рассказали? – поинтересовался молодой человек.

– Прости, сынок, – снова пробормотал мужчина.

– Да что ты все извиняешься? – перебил его молодой человек. – Я ж ни в чем тебя не виню. Я просто говорю: можно же было раньше мне все это рассказать.

– Сначала нельзя было, – устало, но с некоторым облегчением от того, что самое трудное уже было высказано, замотал седой головой мужчина. – Не те времена были, страшные времена. Тогда бы ни меня, ни всю нашу семью за такое по головам бы не погладили, не наградили. Тогда сажали за все: за то, что в плену был, что в концлагере фашистском выжил, что на соседа не донес. А тут – укрывательство сына врага народа! А когда все стало проще, я уже сам боялся. Не энкавэдэшников теперь, а того, как ты это воспримешь. А мать твоя тем паче боялась. Когда, сказала, сможешь, тогда и говори обо всем сыну. А я, сказала, при этом даже присутствовать не хочу. Сердце, сказала, не выдержит. Да и у меня уже сколько лет язык не поворачивался. Ты прости меня. Трус у тебя отец, сынок.

– Ты, батя, не трус, – обхватив мужчину за плечи, дрогнувшим и разом севшим голосом произнес молодой человек, – ты кадровый офицер, герой войны. Ты нашу советскую родину от фашистов спас. Не тебе в этой жизни перед кем бы то ни было извиняться.

– И все же подкачал твой батя. Да и не батя даже получается… – мужчина осекся, и на его глазах заблестели коварные слезы.